02 Апр Никита Кадан: «Нужно сделать так, чтоб музей начал спорить сам с собой»
О привычках и манипуляциях
Привычка и лень политически важны. Если некая часть твоей идентичности укоренена в привычку, если лень ломать себя через колено, то следуй своей привычке, своей лени и пускай общественное устройство не препятствует тебе в этом. Пусть идентичность твоя будет твоим произведением, собирай ее из каких хочешь частей, придавай ей желаемую форму, и если хочется оставить фрагменты необработанными, сырыми — следуй желанию.
Другое дело, что когда тема идентичности используется авторитарной властью, возникает другая история — вообще не о человеческих интересах, привычках и образе жизни. Для политического менеджерства привычка, «манера существовать», в ее возможной неуклюжести и слабости, — это лишь ресурс, материал для переработки, бесконечной конвертации во что понадобится. Для менеджерства культурного — по большому счету так же. Первое найдет своим действиям оправдание в «притеснении русскоязычных» в чужой стране, второе — в «запросах широкой публики» в собственной. И в итоге растопчут и тех и других «подопечных».
О разнице революций
Майдан 2013-2014 был во многом о том, чтоб не повторить ошибки 2004. Не доверять слепо профессиональным лидерам, не допустить того, чтоб изменение системы было сведено к простой ротации элит, формировать структуры низового самоуправления. Но война возвращает все к иерархии, к вертикали. До того, как началось насилие, Майдан мог быть внутренне полемическим. После — превратился в набор «отложенных вопросов», которые ждут своего часа.
Майдан как школа или культ Майдана — будет или одно или другое. Или анализ опыта или его сакрализация и использование для укрепления фундамента власти. Была советская традиция, в которой культ революции использовался для утверждения незыблемости правящего режима и невозможности новой революции. Революция прекращает быть школой, а становится жертвоприношением в начале строительства. Замуруйте юношу в стену и крепость будет стоять. Противоположный подход — это восстание как частный случай общего опыта, как пример, который будет осваиваться множеством разных людей по-разному. Постоянная практическая работа, без блаженной конечной остановки и отдыха. И нужно постоянно менять точку зрения на этот пример, быть подвижным по отношению к нему . Идея «критического музея» именно об этом.
О музее
Один из ключевых для меня образов: обедневший постсоветский музей, который хочет поменять свое повествование, но не имеет средств чтобы сделать новую экспозицию. И музейщики вставляют маленькие черно-белые распечатки свидетельств организованного голода в бравурную советскую экспозицию об успехах коллективизации, не меняя общего оформления. Этот жест — пример как действовать. Нужно сделать так, чтоб музей начал спорить сам с собой, превратить его в диалектическую машину, привести место зрителя в движение.
Мои собственные работы последних лет — это маленькие «критические музеи» разных историй. В проекте «Перед казнью» идет работа с наследием Николая Гроха, с историей первого художника, ступившего на землю Камбоджи после геноцида 1976-1979; выставка «Каждый хочет жить у моря» это история о курортно-санаторной интернациональной идиллии советского Крыма и о ее обратной стороне — депортации и возвращении крымских татар, о новом витке репрессий против них после аннексии; история об огороде на Майдане — в выставке «Пределы ответственности». Мой зал на «Страхе и надежде» — музей музеев, история способов рассказывать историю. Свою практику я сегодня определил бы как расширение исторического музея средствами современного искусства.
Сейчас изучаю язык «военных музеев» — советских, постсоветских, европейских, разных. Но научиться говорить на этом языке мне недостаточно, надо начать говорить о нем.
О неучастии
«Ассамблея деятелей культуры» — одно из редких осмысленных совместных действий последнего времени. Но я говорю только о внешней форме, не о содержании. О потенциальности метода, а не о частном случае его использования. С другой стороны, между тем, чтоб быть частью «общественности», оказывающей давление на Минкульт и прочие структуры, и одиночной работой в мастерской, я выбрал мастерскую. Сказались все те же человеческие вещи — усталость, кризис веры, еще и такая старческая раздражительность, когда уже сил нет объяснять мудакам что-либо. В конце концов возможность всеобщего демократического участия предполагает и право на не-участие.
Но кажется, что прийдется — с помощью ассамблеи или иначе — возвращаться к борьбе за институции, точнее за то, чтоб нынешние подобия институций стали чем-то другим, стали собственно институциями.
О рынке и сцене
Есть яркий местный феномен: люди, имеющие отношение к художественному процессу, абсолютно отождествляют его с рынком. Пишут про «арт-рынок», но по контексту сказанного понятно, что речь идет о художественной сцене в целом. При этом рынка как такового в Украине нет — точнее есть рынок декоративных изделий, украшений для дома, на котором современное искусство паразитирует. Но нет и сцены, нет ее составных частей: институций и объединяющего художественную среду языка. Вместо институций — евроремонт, декорации, плоские времянки, лишенные фундамента. Арсенал — пример очевидный, но за ним длинный ряд прочих. Нет языка профессионального комментирования — его убила постоянная подмена понятий. Нет «гамбургского счета» — зачем он, если манипуляция массовыми стереотипами так хорошо работает?
Где спасение? С одной стороны это сектантство. Держать высокую планку хотя бы на крошечной осажденной территории. Выращивать там тот тип коммуникации, в котором популизм — это стыдно. Примеры: «Альянс 22» в музее Булгакова, художники круга галереи «Detenpyla» во Львове и Ужгороде. Своя проблематика, свой язык. С другой: интернационал, связи над границами. Кто сказал что нужно быть заложником региональной ситуации и собеседников находить именно в ней? Будьте частью сети, проходите ниже или выше линий, расчерчивающих общественную поверхность.
Но тот, кто худо-бедно устроился на верхушке местной иерархии, может и не захотеть ее пересмотра, проверки интернационалом. Да и тем, кто на нижних этажах, бывает неясно как жить иначе, чем вообще дышат те, кто не здесь. Многолетняя войнушка немалой части украинской художественной среды против «европейских штабов», «сетевых проектов», «западных грантов» и «модного левого дискурса» — это сильное свидетельство о состоянии умов. Все это нужно будет накрыть стеклянной витриной и оставить в назидание будущим поколениям. Но в процессе этой войнушки конспирологическое пугало «штабов-грантов-левого-
Вообще, надо признаться, я очень привязан к самой идее локальной художественной сцены, к мифологии таких сцен. Поэтому то, что мне настоящей сцены не досталось, вызывает желание эту сцену либо найти под наслоениями симуляции, либо создать. Такая разновидность легкого мессианского бреда.
О двух биеннале
Есть повторяющаяся история о том, как украинский официоз отдает современное искусство «в хорошие руки», выталкивает в зону частного владения, как было на украинских выставках в Венеции в 2007 и 2009. Нынешняя серия — о том, как Минкульт обещал поддержку проекта, а в итоге просто отдал, подарил частной институции приглашенных кураторов, оставив их без бюджета и без контракта. Что делать? Строить, наконец, публичные институции — с фундамента, с котлована, с ямы. И не делать вид, что частная инициатива для того и существует, чтоб государственную подстраховывать и заменять. Она, частная, сама по себе. Что до моих собственных действий по прояснению этой ситуации — пока что могу лишь сказать, что они не будут «ориентированными на диалог». В потенциал всеобщего «диалога» и «дискуссии» я в этот период своей жизни не очень верю.
Есть также история приглашенных кураторов Киевской биеннале, которые вдруг обнаружили, что институции там, где они рассчитывали ее встретить, просто нет. Что они оказались неизвестно где, что видимость очень низкая, что не на что опереться. То, что они взялись продолжать проект — это их отказ обесценивать собственный труд. Но то, что они назвали этот проект «биеннале», означает, что взята ответственность и за продолжение. Серьезно ли это — сейчас сказать сложно. Но намерение зафиксировано ими самими.
О групповом творчестве
За прошедшие десять лет у нас (группы РЭП) сформировалось четкое разделение индивидуального и группового. Одна жизнь, в которой зарождается другая, потом, возможно, еще одна. Способность «думать чужой головой», развитие путем нового и нового расщепления себя. Групповая работа — это целая жизненная история, семья такая, с ссорами, с чем угодно. Я бы не сказал, что за эти годы мы как-то особенно притерлись друг к другу. К бесконфликтности мы не пришли точно. Скорее выработали осмысленную медленность. И развилась способность как прямо реагировать на требования эпохи, так и работать «в противофазе», когда ситуация настоятельно от тебя чего-то требует, а ты делаешь ровно наоборот — и в итоге получаешь точное художественное попадание. Когда мы с группой только начинали, то реагировали на кучу раздражителей, выдавали массу произведений, жестов. Но только проекты-сериалы, проекты-архивы, тянущиеся через годы — это «схватывает» эпоху. Не отдельные вещи, а системы вещей.
Выставка «О методе» , которую мы в прошлом году сделали в Люблине — она теперь едет в Тбилиси и Батуми — — это то, после чего что-то доказывать уже не нужно. Целостный архив, которые никакого будущего не обещает, но и не отрицает его возможности. Веху вбили, она стоит, не сдвинешь.
О раскованности
Все «современное искусство», защищено очень тонкой скорлупкой, катастрофа только постучится — а можно ли зайти? — и сразу разобьет ее. Незащищенность и отсутствие гарантий надо просто принять, если примешь — они превратятся в раскованность и веселость.